Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. [Произведения]
Прокофий Иваныч. Я, кажется, по преданью, Гаврюшенька.
Гаврило Прокофьич. Ах ты, господи! вот и говори ты с ним! вот и живи с ними в этаком хлеву!
Прокофий Иваныч (вздыхая). Видно, и впрямь идти к Прохорычу! (Уходит.)
СЦЕНА VI
Те же, кроме Прокофья Иваныча. Из боковых дверей выходит Живоедова.
Живоедова. Что такое случилось, Гаврюшенька?
Гаврило Прокофьич. Во-первых, сколько раз я просил вас оставить эту поганую привычку называть меня Гаврюшенькой? Какой я вам Гаврюшенька?
Живоедова. Христос с тобой, Гаврюшенька! я ведь тебя на ручках маленьким носила!
Гаврило Прокофьич. Это нужды нет, что носили: когда носили, тогда и Гаврюшенькой звали, а теперь я уж Гаврило Прокофьич — слышите! Ну, а во-вторых, сюда сейчас от князя Леонид Сергеич будет об дедушкином здоровье узнать.
Живоедова. Ах ты, господи! А ведь Иван-то Прокофьич еще безо всего там сидит! (Убегает.)
Понжперховский. Верно, и мне уж уйти; не люблю я этого Разбитного.
Лобастов. А что?
Понжперховский. Гордишка-с! (Уходит.)
СЦЕНА VII
Те же, кроме Живоедовой и Понжперховского.
Гаврило Прокофьич. Ну, скажите, пожалуйста, генерал, зачем, например, этот выходец сюда таскается?
Лобастов. А так вот: выпить да закусить. Вы уж очень строги, Гаврило Прокофьич.
Гаврило Прокофьич. Нет, генерал, я не строг, а я желаю, чтобы в этом доме чистый воздух был… понимаете? чтобы вся эта сволочь не ходила сюда, как в кабак, водку пить. С моими чувствами, с моим образованием подобного положения вещей перенести нельзя! Знаете ли, как у меня здесь наболело, генерал? (Указывает на сердце.) Ведь на улицу выйти нельзя; свинья там в грязи валяется, так и та, чего доброго, тебе родственница!
Лобастов. Да; я от этого, пожалуй, и из губернии своей выехал. Неприятно, знаете, — всё родственники: тот гривенника, тот двугривенного на чай просит. Очень уж одолевать стали.
Гаврило Прокофьич. Так каково же мне-то, генерал! Намеднись вот иду я, в хорошей компании, мимо рядов, ну, и княжна тут… вдруг откуда не возьмись бабушкин брат, весь, знаете, в кубовой краске выпачкан: «А это, говорит, кажется, Прокофьев Гаврюшка с барами-то ходит!» Вы только войдите в мое положение, генерал! что я тут должен был вытерпеть!
Лобастов. Да; это очень неприятно.
Гаврило Прокофьич. И добро бы еще были негоцианты как следует — ну, уж бог бы с ними! Я вам скажу даже, что в образованных государствах tiers état[182] великую роль играло… Так ведь нет же — всё почти раскольники, да и торговлею-то какою непристойною занимаются: тот краской торгует, тот рыбным товаром, просто даже прикоснуться совестно.
Лобастов (вздыхая). А впрочем, ведь это вам оттого так, Гаврило Прокофьич, кажется, что у вас на платье сукно уж тонко очень — вот и представляется все, что замараетесь. Эх, Гаврило Прокофьич! вот вы давеча и с родителем тоже крупненько поговорили, а ведь знаете, умри завтра дединька-то, бог весть еще кому перед кем кланяться-то придется… Я любя вас это говорю, молодой человек!
Гаврило Прокофьич. Вот еще! да он ничего ему не оставит, кроме той лавки, в которой он нынче торгует, да и в той-то только четвертую часть, а остальные три четверти брату Ивану.
Лобастов. Бог знает, сударь, бог знает… духовной-то вот и о сю пору нет!
Гаврило Прокофьич. Да; признаюсь, это черт знает как меня бесит! и придет же в голову такая нелепая фантазия, что после духовной сейчас ему и смерть. А знаете ли, ведь вы, пожалуй, правы, генерал; пожалуй, и в самом деле, без духовной умрет… (Вздрагивает.) Черт возьми! ведь тогда прескверная штука выйдет! этот дегтярник в состоянии и еще детей иметь, от него это станется!
Лобастов. Поверьте мне, Гаврило Прокофьич, он недаром женился… Он хоть и стар, да у молодых баб, знаете, жировые дети бывают!
Гаврило Прокофьич. Да хоть бы вы, генерал, с дедушкой поговорили: он вас слушается.
Лобастов. Нет, Гаврило Прокофьич, мое тут дело сторона. Да к тому же и обидели меня очень!
Гаврило Прокофьич. Помилуйте, генерал, какая же тут обида! Вы то возьмите, что вашей Елене Андревне почти тридцать, а мне и всего-то двадцать!
Лобастов. Так-то так-с, да ведь она у меня одно только и есть детище! рассудите сами, Гаврило Прокофьич, каково отцовскому-то сердцу смотреть, как единственное детище изнывает! Ведь она, можно сказать, ночи не спит! (Начинает ходить по комнате с усиленною поспешностью.) И добро бы еще бесприданница была!
Гаврило Прокофьич. Ну, это еще как-нибудь поправить можно… Только вы уж на старика-то подействуйте!
Лобастов (останавливаясь). Да вы не шутя это говорите, Гаврило Прокофьич?
Гаврило Прокофьич (в сторону). Вот навязалась, скверная девка! (Нерешительно.) Д-да-с, генерал, я к вам заеду поговорить об этом…
Лобастов. Ну, заезжай, заезжай, дорогой зятек, — вот Леночке-то радость будет! (На ухо ему.) У меня ведь тоже сотняжка тысяч за Леночкой-то найдется! Как же! не даром век изжили — батальоном, сударь, двадцать лет командовали, да каким еще: гарнизонным-с!
Гаврило Прокофьич (радостно). Неужели? Не выпить ли нам, генерал? (Подходит к закуске.) Господи! даже закуски порядочной подать не могут! грибы да рыжики да ветчина! эй, кто тут есть?
Является Мавра.
Да позови ты лакея, варвары вы этакие! этак ты, пожалуй, и при гостях в гостиную вломишься! Возьми поднос да вели приготовить другую закуску — генеральскую, слышишь?
Мавра берет поднос и уходит; в это время двери растворяются настежь, и в них показывается большое и длинное кресло на колесах, подталкиваемое сзади двумя лакеями. На кресле, утопая в подушках, лежит или, правильнее, сидит с ногами Иван Прокофьич, старик сухой и слабый; одет в сюртук; на шее повязан белый галстух; волосы совершенно белые, зачесаны с таким расчетом, чтобы закрыть образовавшуюся посреди головы плешь; вид имеет Иван Прокофьич весьма сановитый и почтенный. Лакеи, подкатив кресло на средину комнаты, удаляются.
СЦЕНА VIII
Те же, Иван Прокофьич, Живоедова и Доброзраков.
Лобастов. Почтеннейшему Ивану Прокофьевичу здравия и благоденствия желаем! Каково, сударь, спал, веселые ли сны во сне видел? (Садится подле кресел.)
Иван Прокофьич. Да чего, брат, только провалялся с боку на бок — какой уж тут сон!
Живоедова. Полно, сударь, на старости-то лет на себя клепать; только разве с ночи привередничал, а то спал как спал, дай бог и молодому так выспаться. Гаврюшенька! хоть бы ты посмотрел, так ли мы дединьку-то одели?
Гаврило Прокофьич. Опять вы с своим «Гаврюшенькой»! Что, у вас язык-то отвалится сказать «Гаврило Прокофьич»? да вы сказывайте, отвалится или нет?
Живоедова (подумавши). Для че языку отвалиться?..
Гаврило Прокофьич. Ну, следственно… (Осматривая Ивана Прокофьича.) Господи! Галстух-то, белый-то галстух-то зачем вы ему навязали! ведь точно и невесть кто к вам едет… этакое невежество!
Иван Прокофьич. Ну, ну, не балуй, Гаврило! Не великого еще мы с тобой чина птицы… вспомни, что сказано: ему же честь — честь, ему же дань — дань… Стало быть, и в белом платке можем принять посланца от его сиятельства.
Гаврило Прокофьич. Да ведь над вами же потом Леонид Сергенч смеяться будет: эк, скажет, обрадовался!
Иван Прокофьич. Ну, и пущай смеется, а что подобает, то подобает.
Доброзраков. А что, Анна Петровна, видно, водочка-то «ау» сказала?
Живоедова. Кто ж это поднос снять велел?
Гаврило Прокофьич. Кто велел? я велел! вам бы только водку пить да закусывать!
Доброзраков. Эхма! а не худо бы выпить…
Гаврило Прокофьич. Вы бы лучше, Анна Петровна, распорядились, чтоб закуска приличная была, а то наложили рыжиков да ветчины — только один стыд с вами!
Иван Прокофьич (Живоедовой). Там, в подвале, на третьей-то полке, в самом углу, жестянка непочатая стоит…
Живоедова (вынимая из-под подушек связку ключей). Иду, батюшка, иду. (Уходит.)
Доброзраков. И мне, видно, за Анной Петровной по подвальной части. (Уходит.)
В средних дверях показывается Живновский, высокий старик с огромными усами и бакенбардами, в форменном, очень потасканном сюртуке.
СЦЕНА IX
Те же и Живновский.
Живновский. Благодетелю Ивану Прокофьичу нижайше кланяюсь. Ваше превосходительство! Гаврило Прокофьич! (Кляняется всем.)
Иван Прокофьич. Откуда бог принес?
Живновский. А вот-с, был сегодня на вчерашнем пожарище-с…
Иван Прокофьич. Потух, что ли?
Живновский. Дымится, благодетель, дымится, — по этому-то случаю я и был. Распорядиться, знаете, некому, полицеймейстеришка дрянь; стоит тут, это, бочка с водой, а полицейские знай ковшиком огонь заливают… Ну, что тут бочка! Ну, я вас спрашиваю, что тут одна бочка! тут сотни бочек надобно! вот и пришлось за них работать! всю ночь провозились, да и утро так между пальцев ушло.
